Эту книгу не следует читать как источник непререкаемой истины, ибо таковой в природе нет. Эту книгу не следует читать, ища житейской мудрости, ибо автор сам по ней тоскует. Эту книгу не следует читать ради полезных мыслей, ибо они всегда противоречат друг другу. Эту книгу не следует читать в надежде на советы и рецепты, ибо умному они не нужны, а дураку не помогут.
Как просто отнять у народа свободу:
ее надо просто доверить народу.
Свобода, глядя беспристрастно,
тогда лишь делается нужной,
когда внутри меня пространство
обширней камеры наружной.
Возглавляя партии и классы,
лидеры во век не брали в толк,
что идея, брошенная в массы, -
это девка, брошенная в полк.
Назначенная чашу в срок испить,
Россия - всем в урок и беспокойство -
распята, как Христос, чтоб искупить
всеобщий смертный грех переустройства.
В кромешных ситуациях любых,
запутанных, тревожных и горячих,
спокойная уверенность слепых
кошмарнее растерянности зрячих.
Дороги к русскому ненастью
текли сквозь веру и веселье;
чем коллективней путь ко счастью,
тем горше общее похмелье.
Есть одна загадочная тема,
к нашим относящаяся душам:
чем безумней дряхлая система,
тем опасней враз ее разрушить.
Российский нрав прославлен в мире,
его исследуют везде,
он так диковинно обширен,
что сам тоскует по узде.
Не в силах нас ни смех, ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.
Среди немыслимых побед цивилизации
мы одиноки, как карась в канализации.
У нас пристрастие к словам -
совсем не прихоть и не мания;
слова необходимы нам
для лжи взаимопонимания.
По образу и духу своему
Создатель нас лепил, творя истоки,
а мы храним подобие Ему
и, может, потому так одиноки.
Непросто - думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.
Мы делим время и наличность,
мы делим водку, хлеб, ночлег,
но чем отчетливее личность,
тем одиноче человек.
Когда кругом кишит бездарность,
кладя на жизнь свое клише,
в изгойстве скрыта элитарность,
весьма полезная душе.
Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи
страшней, чем голодные волки.
Где страсти, где ярость и ужасы,
где рать ополчилась на рать,
блажен, в ком достаточно мужества
на дудочке тихо играть.
Блажен, кто в заботе о теле
всю жизнь положил ради хлеба,
но небо светлее над теми,
кто изредка смотрит на небо.
Свечение души разнообразно,
незримо, ощутимо и пронзительно;
душевная отравленность - заразна,
душевное здоровье - заразительно.
Проста нашей психики сложность,
ничуть не сложнее, чем прежде:
надежда - важней, чем возможность
когда-нибудь сбыться надежде.
Звоните поздней ночью мне, друзья,
не бойтесь помешать и разбудить:
кошмарно близок час, когда нельзя
и некуда нам будет позвонить.
В борьбе за народное дело
я был инородное тело.
На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие - внутри.
Прожив полвека день за днем
и поумнев со дня рожденья,
теперь я легок на подъем
лишь для совместного паденья.
Я не стыжусь, что ярый скептик
и на душе не свет, а тьма;
сомненье - лучший антисептик
от загнивания ума.
Будущее вкус не портит мне,
мне дрожать за будущее лень;
думать каждый день о черном дне
- значит делать черным каждый день.
С двух концов я жгу свою свечу,
не жалея плоти и огня,
чтоб, когда навеки замолчу,
близким стало скучно без меня.
В жизненной коллизии любой
жалостью не суживая веки,
трудно, наблюдая за собой,
думать хорошо о человеке.
Я не верю вранью отпетому
о просвете во мраке мглистом.
Я отчаялся. И поэтому
стал отчаянным оптимистом.
Семья от Бога нам дана,
замена счастию она.
Женщиной славно от века
все, чем прекрасна семья;
женщина - друг человека,
даже когда он свинья.
Мужчина - хам, зануда, деспот,
мучитель, скряга и тупица;
чтоб это стало нам известно,
нам просто следует жениться.
Творец дал женскому лицу
способность перевоплотиться:
сперва мы вводим в дом овцу,
а после терпим от волчицы.
Брожу ли я по уличному шуму,
ем кашу или моюсь по субботам,
я вдумчиво обдумываю думу:
за что меня считают идиотом?
Тому, что в семействе трещина,
всюду одна причина:
в жене пробудилась женщина,
в муже уснул мужчина.
Завел семью, родились дети.
Скитаюсь в поисках монет.
Без женщин жить нельзя на свете,
а с ними - вовсе жизни нет.
Еще в нас многое звериным
осталось в каждом, но великая
жестокость именно к любимым -
лишь человека данность дикая.
Когда в семейных шумных сварах
жена бывает неправа,
об этом позже в мемуарах
скорбит прозревшая вдова.
Хвалите, бабы, мужиков:
мужик за похвалу
достанет месяц с облаков
и пыль сметет в углу.
Семья - театр, где не случайно
у всех народов и времен
вход облегченный чрезвычайно,
а выход крайне затруднен.
Бойся друга, а не врага -
не враги нам ставят рога.
Сегодня для счастливого супружества
у женщины должно быть много мужества.
А Байрон прав, заметив хмуро,
что мир обязан, как подарку,
тому, что некогда Лаура
не вышла замуж за Петрарку.
Вполне владеть своей женой
и управлять своим семейством -
куда труднее, чем страной,
хотя и мельче по злодействам.
Если жизнь излишне деловая,
функция слабеет половая.
Рассудок, не знавший безрассудства,
и ум, где шалопайство не с руки,
и разум, неотзывчивый для чувства, -
от мудрости безмерно далеки.
Лишь перед смертью человек
соображает, кончив путь,
что слишком короток наш век,
чтобы спешить куда-нибудь.
Не суйся запевалой и горнистом,
но с бодростью и следуй и веди;
мужчина быть обязан оптимистом,
все лучшее, имея впереди.
Гниенье основ - анекдота основа,
а в нем стало явно видней,
что в русской комедии много смешного,
но мало веселого в ней.
Не жалею хмельных промелькнувших годов,
не стыжусь их шального веселья,
есть безделье, которое выше трудов,
есть труды, что позорней безделья.
Мужчины - безусловный авангард
всех дивных человеческих затей,
и жаль. Что не умерен их азарт
ношением и родами детей.
Мы все умрем. Надежды нет.
Но смерть потом прольет публично
на нашу жизнь обратный свет,
и большинство умрет вторично.
Кто томим духовной жаждой,
тот не жди любви сограждан.
Когда усилия науки
прольют везде елей и мед,
по любопытству и со скуки
все это кто-нибудь взорвет.
Когда сидишь в собраньях шумных,
язык пылает и горит;
но люди делятся на умных
и тех, кто много говорит.
Жрец величав и строг. Он ключ
от тайн, творящихся на свете.
А шут - раскрыт и прост, как луч,
животворящий тайны эти.
Наука наукой, но есть и приметы;
я твердо заметил сызмальства,
что в годы надежды плодятся поэты,
а в пору гниенья - начальство.
Властей пронзительное око
отнюдь не давит сферы нижние,
где все, что ярко и глубоко,
свирепо травят сами ближние.
Всегда и всюду тот, кто странен,
кто не со всеми наравне,
нелеп и как бы чужестранен
в своей родимой стороне.
Увы, но истина - блудница,
ни с кем ей долго не лежится.
Власть и деньги, успех, революция,
слава, месть и любви осязаемость -
все мечты обо что-нибудь бьются,
и больнее всего - о сбываемость.
Дай голой правды нам, и только!
Нагую истину, да-да!
Но обе, женщины поскольку,
нагие лучше не всегда.
Дорога к истине заказана
не понимающим того,
что суть не просто глубже разума,
но вне возможностей его.
Поэзия - нет дела бесполезней
в житейской деловитой круговерти,
но все, что не исполнено поэзии,
бесследно исчезает после смерти.
В юности умы неосторожны,
знания не сковывают гений,
и лишь по невежеству возможны
птичии полеты обобщений.
Два смысла в жизни - внутренний и внешний;
у внешнего - дела, семья, успех;
а внутренний - неясный и нездешний -
в ответственности каждого за всех.
Двадцатый век настолько обнажил
конструкции людской несовершенство,
что явно и надолго отложил
надежды на всеобщее блаженство.
Духу погубительны условия
пафоса, почтения, холуйства;
истинные соки богословия -
ересь, атеизм и богохульство.
Только в мерзкой трясине по шею,
на непрочности зыбкого дна,
в буднях бедствий, тревог и лишений
чувство счастья дается сполна.
Живи и пой. Спешить не надо.
Природный тонок механизм:
любое зло - своим же ядом
свой отравляет организм.
Высшая у жизни драгоценность -
дух незатухающих сомнений,
низменному ближе неизменность,
Богу - постоянство изменений.
Мудрость Бога учла заранее
пользу вечного единения;
где блаженствует змей познания,
там свирепствует червь сомнения.
Сегодня я далек от осуждений
промчавшейся по веку бури грозной,
эпоха грандиозных заблуждений
останется эпохой грандиозной.
Во всех делах, где ум успешливый
победу праздновать спешит,
он ловит грустный и усмешливый
взгляд затаившейся души.
Я чужд надменной укоризне,
весьма прекрасна жизнь того,
кто обретает смысл жизни
в напрасных поисках его.
Наш век машину думать наловчил,
и мысли в ней густеют что ни час;
век скорости - ходить нас отучил;
век мысли надвигается на нас.
О жизни за гробом забота
совсем не терзает меня;
вливаясь в извечное что-то,
уже это буду не я.
Счастливые всегда потом рыдают,
что вовремя часов не наблюдают.
Кто несуетливо и беспечно
время проводил и коротал,
к старости о жизни знает нечто
большее, чем тот, кто процветал.
Взросление - пожизненный урок
умения творить посильный пир,
а те, кто не построил свой мирок,
охотно перестраивают мир.
Теперь я понимаю очень ясно,
и чувствую, и вижу очень зримо:
неважно, что мгновение прекрасно,
а важно, что оно неповторимо.
Вокруг секунд каленья белого -
года безликости рябой;
часть не бывает больше целого,
но красит целое собой.
Сперва, резвясь на жизненном просторе,
мы глупы, словно молодость сама;
умнеем после первого же горя,
а после терпим горе от ума.
Я жизнь свою листал сегодня ночью,
в ней лучшие года ища пристрастно,
и видел несомненно и воочию,
что лучшие - когда я жил опасно.
Увы, но улучшить бюджет
нельзя, не запачкав манжет.
Когда нам безвыходно сразу
со всех обозримых сторон,
надежда надежней, чем разум,
и много мудрее, чем он.
Не стоит скапливать обиды,
их тесный сгусток ядовит,
и гнусны видом инвалиды
непереваренных обид.
Живу я более чем умеренно,
страстей не более, чем у мерина.
Бывает проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.
Я уверен , что Бог мне простит
и азарт, и блаженную лень;
ведь неважно, чего я достиг,
а важнее, что жил каждый день.
Я кошусь на жизнь веселым глазом,
радуюсь всему и от всего;
годы увеличили мой разум,
но весьма ослабили его.
Увы, я слаб весьма по этой части,
в душе есть уязвимый уголок:
я так люблю хвалу, что был бы счастлив
при случае прочесть мой некролог.
С возрастом я понял, как опасна
стройка всенародного блаженства;
мир несовершенен так прекрасно,
что спаси нас Бог от совершенства.
Геройству наше чувство рукоплещет,
героев славит мир от сотворения,
но часто надо мужества не меньше
для кротости, терпения, смирения.
Вот женщина: она грустит,
что зеркало ее толстит.
Кто ищет истину, держись
у парадокса на краю;
вот женщины: дают нам жизнь,
а после жить нам не дают.
Носишь радостную морду
и не знаешь, что позор -
при таких широких бедрах
- такой узкий кругозор.
Ребро Адаму вырезать пришлось,
и женщину Господь из кости создал:
ребро - была единственная кость,
лишенная какого-либо мозга.
Ключ к женщине - восторг и фимиам,
ей больше ничего от нас не надо,
и стоит нам упасть к ее ногам,
как женщина, вздохнув, ложится рядом.
У женщин юбки все короче;
коленных чашечек стриптиз
напоминает ближе к ночи,
что существует весь сервиз.
Мы дарим женщине цветы,
звезду с небес, круженье бала
и переходим с ней на ты,
а после дарим очень мало.
В мужчине ум - решающая ценность
и сила - чтоб играла и кипела,
а в женщине пленяет нас душевность
и многие другие части тела.
Будь опаслив! Извечно готово
люто сплетничать женское племя,
ибо в женщине всякое слово
прорастает не хуже, чем семя.
Одна из тайн той женской прелести,
что не видна для них самих -
в неясном, смутном, слитном шелесте
тепла, клубящегося в них.
Всегда мне было интересно,
как поразительно греховно
духовность женщины - телесна,
а тело - дьявольски духовно.
Бабы одеваются сейчас,
помня, что слыхали от подружек:
цель наряда женщины - показ,
что и без него она не хуже.
Не стесняйся, пьяница носа своего,
он ведь с нашим знаменем цвета одного.
Живя в загадочной отчизне,
из ночи в день десятки лет
мы пьем за русский образ жизни,
где образ есть, а жизни нет.
К родине любовь у нас в избытке
теплится у каждого в груди,
лучше мы пропьем ее до нитки,
но врагу в обиду не дадим.
Вожди дороже нам вдвойне,
когда они уже в стене.
Пахан был дух и голос множества,
в нем воплотилось большинство;
он был великое ничтожество,
за что и вышел в божество.
Чувствуя нутром, не глядя в лица,
пряча отношение свое,
власть боится тех, кто не боится,
и не любит любящих ее.
Сколь пылки разговоры о Голгофе
за рюмкой коньяка и чашкой кофе.
Застольные люблю я разговоры,
которыми от рабства мы богаты:
о веке нашем - все мы прокуроры,
о блядстве нашем - все мы адвокаты.
Таланту ни к чему чины и пост,
его интересуют соль и суть,
а те, кто не хватает с неба звезд,
стараются навешать их на грудь.
Очень многие дяди и тети
по незрелости вкуса и слуха
очень склонны томление плоти
принимать за явление духа.
Есть у мира замашка слепая:
часто тех, в ком талант зазвучал,
мир казнит не рукой палача,
а пожизненно их покупая.
Причудливее нет на свете повести,
чем повесть о причудах русской совести.
Без отчетливых ран и контузий
ныне всюду страдают без меры
инвалиды высоких иллюзий,
погорельцы надежды и веры.
Мы жили, по веку соседи,
уже потому не напрасно,
что к черному цвету трагедии
впервые добавили красный.
Добро - это талант и ремесло
терпеть и пораженья и потери;
добро, одолевающее зло, -
как Моцарт, отравляющий Сальери.
Нет! Совесть никогда и никому
смертельной не была, кто угрызался;
Иуда удавился потому,
что сребренник фальшивым оказался.
Свобода - это право выбирать,
с душою лишь советуясь о плате,
что нам любить, за что нам умирать,
на что свою свечу нещадно тратить.
Господь лихую шутку учинил,
когда сюжет еврея сочинил.
Во тьме домой летят автомобили
и все, кого уже употребили.
Строки вяжутся в стишок,
море лижет сушу,
дети какают в горшок,
а большие - в душу.
С моим сознаньем наравне
вершится ход планет,
и если Бога нет во мне,
Его и выше нет.
Принудить Бог не может никого,
поскольку человека произвел,
вложив частицу духа своего,
а с нею - и свободы произвол.
Любовь спектакль, где антракты
немаловажнее, чем акты.
Красоток я любил не очень,
и не по скудости деньжат:
красоток даже среди ночи
волнует, как они лежат.
Ты кукуешь о праве и вольности,
ты правительствам ставишь оценки,
но взгляни, как распущены волосы
вон у той полноватой шатенки.
Спеши любить, мой юный друг,
волшебны свойства женских рук:
они смыкаются кольцом
и ты становишься отцом.
В любви прекрасны и томленье,
и апогей, и утомленье.
Давно пора, едрена мать,
умом Россию понимать!
Боюсь, как дьявольской напасти,
освободительных забот;
когда рабы приходят к власти,
они куда страшней господ.
А может быть, извечный кнут,
повсюдный, тайный и площадный -
и породил российский бунт,
бессмысленный и беспощадный?
День Конституции напомнил мне
усопшей бабушки портрет:
портрет висит в парадной комнате,
а бабушки давно уж нет.
Однажды здесь восстал народ
и, став творцом своей судьбы,
извел под корень всех господ;
теперь вокруг одни рабы.
Мы варимся в странном компоте,
где лгут за глаза и в глаза,
где каждый в отдельности - против,
а вместе - решительно за.
Когда страна - одна семья.
Все по любви живут и ладят;
скажи мне, кто твой друг, и я
скажу, за что тебя посадят.
Всегда в особый список заносили
всех тех, кого сегодня я люблю;
кратчайший путь в историю России
проходит через пулю и петлю.
За осенью - осень. Тоска и тревога.
Ветра над опавшими листьями:
Вся русская жизнь - ожиданье от Бога
какой-то неясной амнистии.
В тюрьме я поневоле слушал радио
и думал о загадочной России:
затоптана, изгажена, раскрадена,
а песни - о душевности и силе.
Как мальчик, больной по природе,
пристрастно лелеем отцом,
как все, кто немного юродив,
Россия любима творцом.
Приметы близости к расплате
просты: угрюмо сыт уют,
везде азартно жгут и тратят
и скудно нищим подают.
Россия столько жизней искалечила
во имя всенародного единства,
что в мире, как никто, увековечила
державную манеру материнства.
Сильна Россия чудесами
и не устала их плести:
здесь выбирают овцы сами
себе волков себя пасти.
Благословен печальный труд
российской мысли, что хлопочет,
чтоб оживить цветущий труп,
который этого не хочет.
Как Соломон о Розе.
Отца родного не жалея,
когда дошло до словопрения,
в любом вопросе два еврея
имеют три несхожих мнения.
Везде одинаков Господень посев,
и врут нам о разнице наций;
все люди - евреи, и просто не все
нашли пока смелость признаться.
Во что я верю, жизнь любя?
Ведь невозможно жить, не веря.
Я верю в случай, и в себя,
и в неизбежность стука в двери.
Когда нам не на что надеяться
и Божий мир не мил глазам,
способна сущая безделица
пролиться в душу как бальзам.
Думаю я, глядя на собрата:
пьяницу, подонка, неудачника, –
как его отец кричал когда-то:
“Мальчика! Жена родила мальчика!”
На крайности последнего отчаянья
негаданно-нежданно всякий раз
нам тихо улыбается случайная
надежда, оживляющая нас.
Повсюду, где забава и забота,
на свете нет страшнее ничего,
чем цепкая серьезность идиота
и хмурая старательность его.
Томясь тоской и самомнением,
не сетуй всуе, милый мой,
жизнь постижима лишь в сравнении
с болезнью, смертью и тюрьмой.
Плевать, что небо снова в тучах
и гнет в тоску блажная высь,
печаль души врачует случай,
а он не может не найтись.
У жизни человеческой на дне,
где мерзости и боль текущих бед,
есть радости, которые вполне
способны поддержать душевный свет.
Когда уходит жить охота
и в горло пища не идет,
какое счастье знать, что кто-то
тебя на этом свете ждет.
Был юн и глуп, ценил я сложность
своих знакомых и подруг,
а после стал искать надежность,
и резко сузился мой круг.
Судьба мне явно что-то роет
сижу на греющемся кратере,
мне так не хочется в герои,
мне так охота в обыватели!
Не требуют от жизни ничего
российского отечества сыны,
счастливые незнанием того,
что именно они обделены.
Когда судьба, дойдя до перекрестка,
колеблется, куда ей повернуть,
не бойся неназойливо, но жестко
слегка ее коленом подтолкнуть.
Разгульно, раздольно, цветисто,
стремясь догореть и излиться,
эпохи гниют живописно,
но гибельно для очевидца.
Зачем в герое и в ничтожестве
мы ищем сходства и различия?
Ища величия в убожестве.
Познав убожество величия.
Вокруг себя едва взгляну,
с тоскою думаю холодной:
какой кошмар бы ждал страну,
где власть бы впрямь была народной.
Когда уход из жизни близок,
хотя не тотчас, не сейчас,
душа, предощущая вызов,
духовней делается в нас.
Всмотревшись пристрастно и пристально,
я понял, что надо спешить,
что жажда покоя и пристани
вот-вот помешает мне жить.
И по сущности равные шельмы,
и по глупости полностью схожи
те, кто хочет купить подешевле,
те, кто хочет продать подороже.
Искрение, честность, метание,
нелепости взрывчатой смелости -
в незрелости есть обаяние,
которого нету у зрелости.
Везде, где наш рассудок судит верно,
выходит снисхождение и милость;
любая справедливость милосердна,
а иначе она не справедливость.
Жаждущих уверовать так много,
что во храмах тесно стало вновь,
там через обряды ищут Бога,
как через соитие любовь.
Фортуна - это женщина, уступка
ей легче, чем решительный отказ,
а пластика просящего поступка
зависит исключительно от нас.
Не сваливай вину свою, старик,
о предках и эпохе спор излишен;
наследственность и век - лишь черновик,
а начисто себя мы сами пишем.
Как жаль, что из-за гонора и лени
и холода, гордыней подогретого,
мы часто не вставали на колени
и женщину теряли из-за этого.
Навряд ли, кто помочь другому может,
мы так разобщены на самом деле,
что даже те, кто делит с нами ложе,
совсем не часто жизни с нами делят.
Мир так непостоянен, сложен так
и столько лицедействует обычно,
что может лишь подлец или дурак
о чем-нибудь судить категорично.
Может быть, разумней воздержаться,
мысленно затрагивая небо?
Бог на нас не может обижаться,
ибо он тогда бы Богом не был.
Нынче это глупость или ложь -
верить в просвещение, по-моему,
ибо что в помои не вольешь -
теми же становится помоями.
Вечно и везде - за справедливость
длится непрерывное сражение;
в том, что ничего не изменилось, -
главное, быть может, достижение.
Мы многих в нашей жизни убиваем -
незримо, мимоходом, деловито;
с родителей мы только начинаем,
казня их простодушно и открыто.
Всему ища вину вовне,
я злился так, что лез из кожи,
а что вина всегда во мне,
я догадался много позже.
Когда по голым душам свищет хлыст
обмана, унижений и растления,
то жизнь сама в себе имеет смысл:
бессмысленного, но сопротивления.
Когда, отказаться не вправе,
мы тонем в друзьях и приятелях,
я горестно думаю: Авель
задушен был в братских объятиях.
Бог молчит совсем не из коварства,
просто у него своя забота:
имя его треплется так часто,
что его замучила икота.
Ничтожно мелкое роение
надежд, мыслишек, опасений -
меняет наше настроение
сильней вселенских потрясений.
А жизнь летит, и жить охота,
и слепо мечутся сердца
меж оптимизмом идиота
и пессимизмом мудреца.
Серость побеждает незаметно,
ибо до поры ютится к стенкам,
а при этом гибко разноцветна
и многообразна по оттенкам.
Когда в душе царит разруха -
не огорчайся, выжди срок:
бывает время линьки духа,
его мужания залог.
Впечатывая в жизнь свои следы,
не жалуйся, что слишком это сложно:
не будь сопротивления среды -
движенье б оказалось невозможно.
За веком век уходит в никуда,
а глупости и бреду нет конца;
боюсь, что наша главная беда -
иллюзия разумности Творца.
Боюсь, что жар и горечь судеб наших
покажется грядущим поколеньям
разнежившейся рыхлой простоквашей,
политой переслащенным вареньем.
С людьми вполне живыми я живу,
но все, что в них духовно и подвижно,
похоже на случайную траву,
ломящуюся к свету сквозь булыжник.
Разумность - не загадка, просто это
способность помнить в разные моменты,
что в жизни нет обратного билета,
а есть налоги, иски, алименты.
Новые во мне рождает чувства
древняя крестьянская стезя:
хоть роскошней роза, чем капуста,
розу квасить на зиму нельзя.
Даровит, образован и знаний букет,
ясен ум и суждения быстры,
но способности есть, а призвания нет,
а бензин - только жидкость без искры.
Муза истории, глядя вперед,
каждого разно морочит;
истая женщина каждому врет
именно то, что хочет.
Пожив посреди разномастного сброда,
послушав их песни, мечты и проклятия,
я вспомнил забытое слово: порода,
и понял, как подлинно это понятие.
Есть люди - как бутылки: в разговоре
светло играет бликами стекло,
но пробку лишь немного откупорил -
и сразу же зловонье потекло.
Давно старики наши с нами расстались,
уйдя без обиды на вечный покой:
за все, что ушедшим должны мы остались,
отплатят нам дети - сполна и с лихвой.
Бывает зло - оно стеной
стоит недвижной и глухою,
но повернись к нему спиной -
оно становится трухою.
Пускай бы, когда свет почти померк,
душа, уже рванувшаяся ввысь,
из памяти взрывала фейерверк
секунд, что в этой жизни удались.
Россия красит свой фасад,
Чтоб за фронтоном и порталом
неуправляемый распад
сменился плановым развалом.
Россия нас ядом и зверем
травила, чтоб были ученые,
но все мы опять в нее верим,
особенно - обреченные.
Несясь гуртом, толпой и скопом
и возбуждаясь беспредельно,
полезно помнить, что по жопам
нас бьют впоследствии раздельно.
Вожди протерли все углы,
ища для нас ключи-отмычки,
чтоб мы трудились как волы,
а ели-пили как синички.
Когда однажды целая страна
решает выбираться из гавна,
то сложно ли представить, милый друг,
какие веют запахи вокруг?